Организация и быт оспедали
Изначально оспедали создавались ради лечения больных и попечения о беспомощных. Цели эти оставались неизменными и в барочную эпоху, так что дети принимались в приюты всё по тем же прискорбным причинам: нищета, болезнь, утрата обоих родителей или недостаточность единственного родителя. В заново утвержденном в 1667 году уставе Оспедалетто недвусмысленно значится, что туда допускаются только особо нуждающиеся и лишенные попечения, чаще всего круглые сироты, не имеющие родственников, могущих принять их к себе или как-то обеспечить, а также что девочки эти должны быть не старше десяти лет и не моложе шести.
Регистры воспитанников всех четырех приютов являют собой своеобразные каталоги социальных проблем и отвергнутых прошений, потому что желающих поступить всегда было гораздо больше, чем мест. В 1733 году, например, в регистре Оспедалетто упоминается особая льгота «для бедной Лауры Анзола... у которой умерли мать и отец, сама же она безумна и год провела в тюрьме». Двумя годами позднее несколько девочек подали прошение о дозволении на один день покинуть приют, и это было им дозволено при условии, что они со всею точностью укажут настоятельнице, в чей дом намерены пойти. На следующей странице упоминаются семнадцать маленьких девочек, ходатайстующих быть принятыми в оспедале, но за недостатком мест приняты только шесть, в том числе близнецы, которых приютские власти решили не разлучать.
В регистре Мендиканти на каждой странице одна и та же история: каждый из десяти администраторов имел право предложить десять беднейших соискателей, так что раз за разом читаешь: «бедные дети, отобранные г-ном N» — за один день, 8 января 1720 года, в приют были таким образом приняты шестьдесят детей.
Собственно медицинские основания в конце XVII века и тем паче в XVIII веке при допущении в приют ребенка или взрослого особенно не детализировались. Так, в Оспедалетто, который с самого начала был прежде всего сиротским приютом для сорока мальчиков и ста двадцати пяти девочек, продолжали лечить неизвестные недуги и кожные заболевания, в основном разнообразные лишаи, но пансионеров было не более двухсот.
Сирота, Джованни Баттиста Пьяцетта
В Инкурабили, первоначально предназначенном для страдавших сифилисом — недугом, неизлечимым по преимуществу, — постепенно стали принимать самых разных больных, а также сирот мужского пола, да еще и семьдесят девочек из благородных семейств, в результате чего число пансионеров возросло до пятисот.
В Мендиканти помещалось еще больше народу, так что постепенно там образовалось большое попечительное заведение, куда принимали и сирот, и нищих, и калек, и вдов, и престарелых аристократов, — в итоге, хотя правила приема были строгие, там всегда содержалось от шестисот до девятисот пансионеров. Однако своеобразный рекорд в этом отношении поставила быстро разраставшаяся Ла Пьета, где в 1663 году было пятьсот-шестьсот обитателей, а уже в 1738 — больше тысячи. Как и другие приюты, Пьета не только принимала сирот и подкидышей, для попечения о которых была создана, но и предоставляла лечение страдающим лишаями, оказывала помощь приходящим из сельской местности нищим и занималась вакцинацией против оспы, — даже странно, что при столь масштабной благотворительной деятельности Пьета могла оставаться цитаделью музыкального совершенства, о чем будет сказано особо, в связи с пребыванием там Антонио Вивальди.
Тем не менее всеевропейская слава четырех венецианских приютов была обязана своим распространением не столько медицинской и попечительной деятельности, в ту пору достаточно повсеместной, сколько исключительному качеству музыкального образования юных воспитанниц.
Это образование, поначалу бывшее лишь способом развлечь и просветить девочек, которым, в отличие от мальчиков, неприлично было пойти в подмастерья к ремесленнику либо подрядчику, вскоре превратилось в основной смысл существования всех четырех приютов и в главный повод конкуренции между ними. Все четыре оспедали управлялись попечительскими советами, состоящими из мирян; клирики отвечали только за обучение. Венецианские аристократы, богатые купцы и граждане занимались финансированием и администрированием также единодушно и благожелательно, как в наши дни это делают исполнительные советы ассоциаций и компаний. Обязанности распределялись между комитетами (финансовый коми¬тет, комитет по одежде, по уходу за детьми, по церковным делам, по коммунальному хозяйству и т. д.), причем во главе каждого комитета стоял представитель одного из влиятельнейших семейств венецианской Синьории — в списках и отчетах можно видеть такие имена, как Лоредан, Мочениго, Трон, Дона и Контарини.
Назначали этих попечителей сенатские магистраты, но очень скоро, уже в конце XVII века и особенно в начале XVIII, стало понятно, что, едва музыкальное дарование пансионерок достигает зенита, оно становится существенным источником дохода отчасти за счет привлечения новых пожертвований, отчасти за счет богатых подарков от богатых благотворителей, съезжавшихся со всей Европы, чтобы услышать, как поют приютские девочки.
Русский путешественник писал в 1698 году: «Здесь имеются обители для девиц, в коих они играют на органах и других инструментах и поют столь восхитительно, что нигде более во всем свете не услыхать столь же сладостного и гармоничного пения. Посему люди едут в Венецию отовсюду, влекомые желанием насладиться сими ангельскими песнями, особливо в Инкурабили».
Концерт воспитанниц в филармоническом зале, Франческо Гварди
Таким образом, гордостью этих почтенных заведений были именно хористки. От момента поступления в приют, то есть в основном от шести до десяти лет, иногда чуть позже, они отдавались музыке, как другие отдаются религии, и были обязаны честно и преданно отслужить принявшему их заведению по меньшей мере десять, а то и пятнадцать лет, после чего могли по своему выбору либо остаться, либо выйти замуж, либо принять постриг.
Можно вообразить, до каких степеней совершенства доходили в своем искусстве эти юные музыкантши, отобранные хормейстером в десятилетнем возрасте, чтобы петь или играть на том или ином инструменте, и затем многие годы ежедневно обучающиеся каждая своему искусству у лучших учителей, каких могла предоставить им Венеция. Иногда нескольких девочек, порой из Германии или Австрии и вовсе не сирот, допускали поучиться за деньги ради усовершенствования в музицировании — эти могли не быть сиротами.
Преподавали не только великие учителя, но и старшие хористки, особенно решившие остаться в оспедале на всю жизнь или же просто ничего другого не умевшие. Такой способ преподавания, обычный и у мальчиков в неаполитанских консерваториях, был очень эффективен: лучшие ученики выказывали замечательную способность передавать знания и умения, ими самими уже усвоенные, благодаря чему нередко уже в двадцать четыре года становились помощницами учительницы, а после тридцати и учительницами. После сорока они имели право уйти на покой, но многие оставались и преподавали до старости — в документах Пьета сохранилась запись о женщине семидесяти шести лет, из коих она отслужила своему оспедале шестьдесят пять.
Хотя дисциплина в приютах была строга, а повседневная жизнь сурова, особенно в религиозном отношении, юным музыкантшам постоянно перепадали разные поблажки и послабления — их баловали не меньше, чем юных кастратов в неаполитанских консерваториях. Сравнительно с «коммунальными» «хористки» и пищу получали получше, и одежду потеплее, чтобы зимой уберечь драгоценные гортани и связки от простуды, а пальцы от обморожения; при том они были частично или полностью освобождены от исполняемых «коммунальными» ежедневных хозяйственных поручений. Кроме того, если бедные бельевщицы и кружевницы имели в году лишь один выходной, хористкам предоставлялось больше свободы: время от времени их то ненадолго отпускали для отдыха в деревню, то позволяли съездить на один из островов Лагуны или посетить (разумеется, по приглашению) гостиную какого-нибудь аристократа, чтобы спеть там либо сыграть, — эти редкие выходы хористок во внешний мир были радостью для поклонников, жаждавших увидеть их при свете дня и не за решеткой.
В 1704 году «Палладе Венета» описывал, как «за девицами из хора Мендиканти, коих господа попечители пригласили провести время в кругу знатных особ, следовала толпа народу, выражая им свое обожание и провозглашая, что в наше время нет им равных в музицировании». Иногда подобные отчеты бывали несколько ироничны, как, например, в 1702 году в одной газетной статье с описанием поездки девочек на остров Торчелло: они «вернулись к природе, хотя и сохранили в голосах стаккато». При том, что выходить хористкам разрешалось нечасто, принимать гостей у себя в оспедале им обычно не полагалось — в этом отношении соблюдалась строгость наподобие монастырской.
В XVIII веке воспитанницам платили, если они того заслуживали, кое-какие деньги: так, в 1717 году несколько девочек получили вознаграждение за то, что они давали уроки ученице-аристократке; в 1739 году двенадцати особенно заслужившим того пансионеркам Пьета было назначено ежегодное жалованье; в 1731 году Мендиканти и затем в 174 3 году Оспедалетто постановили поощрять «хористок», выплачивая им примерно половину стоимости билетов на публичные концерты с их участием, хотя за это они должны были еще и переписывать ноты, — терпеливо собранные таким образом небольшие суммы можно было помещать в школьный фонд под льготный процент. Словом, именно в XVIII веке социальный статус хористок начал повышаться, пусть то был их последний век.
«Самая восхитительная музыка здесь — в больницах. Их четыре, все для незаконных или для осиротевших дочерей или для тех, чьи родители не в состоянии их содержать. Они получают образование на средства Республики и учатся почти исключительно музыке, а посему поют, словно ангелы, а играют на скрипках, на флейтах, на гобоях, на виолончелях, на фаготах, на органах — словом, даже самому большому инструменту их не испугать. Содержат их взаперти, как монахинь. Они, однако, выступают перед публикой; в каждом хоре примерно по сорок девиц. Уверяю вас, что ничего нет приятнее, чем видеть юную девицу — миловидную монашку в белом платье, с букетиком цветов граната за ухом, дирижирующую оркестром и отбивающую ритм с едва вообразимой грацией и точностью. Пение их внушает восторг отчетливостью и легкостью, ибо французская мода растягивать и округлять звуки здесь пока неизвестна. Особенно примечательна диапазоном голоса и скрипичным тембром Дзабетта из Инкурабили — ничуть не сомневаюсь, что она проглотила скрипку Сомиса! Именно она собирает всех поклонников, и если вы хоть кого-либо с нею сравните, толпа вас изобьет. Однако, друзья мои, пока никто нас не слышит, знайте: Маргарита из Мендиканти нисколько не хуже, а на мой вкус даже и лучше». Шарль де Бросс, президент Дижонского парламента, написал эти строки в 1739 году.
Патрик Барбье, "Венеция Вивальди"
