Господу Богу угодно было, чтобы сердце  князя Соколицкого особенно прикипело к младшей дочери, словно в подтверждение расхожей шутке о том, что мужчины хотят сыновей, но вот любят больше своих дочерей. Причиной тому был отчасти кроткий нрав Ады, а отчасти ее, радовавшее Соколицкого, сходство с матерью.
Злилась княгиня Анна, недоумевали старые друзья, чьи великовозрастные балбесы уже примеряли офицерские мундиры и вполне годились в женихи княжне, наверняка и сама Ада задавалась вопросом, почему ни разу еще не заводилось сколь-нибудь серьезных разговоров о ее возможном обручении. А ответ был прост – не хотелось князю отпускать из дома младшую дочь.  И хоть понимал он умом, что партию Адочке стоит искать достойную, но нет-нет да грешил мыслью, что мог бы принять в своем доме зятя.
И тут же заходился в приступе отцовской ревности, едва представлял, что какой-то мужчина посмеет прикоснуться к его Адочке более нежно, чем дозволялось во время танцев. Но княжна была еще очень юна, и Сокольницкий решил, что вопросы ее замужества подождут годик-другой .На том успокоился.
Еще во время путешествия не раз пожалел он о том, что взял собой Аду – девушка тяжело переносила тяготы пути, пусть даже совершаемого со всем мыслимым комфортом. Надеялся, что в Венеции княжна оживет, найдет себе развлечения и подруг, но дни шли, а Ада оставалась все такой же тихой и бледной.  И вот нате вам, Ваша Светлость – радуйтесь – заболела Ваша Адочка,  да так, что пришлось вызывать доктора.
Об этом Соколицкий узнал, вернувшись домой,  и пожалел, что разминулся с веницейским эскулапом и не может самолично расспросить его. Слуга из местных – смуглый и большеглазый, тощий, как хлыст, Лука сказал князю, что доктор молод,  и увидел, как помрачнел Соколицкий.
Заверения жены и дочери, что ничего серьезного не случилось и недомогание Ады вскорости излечится только усугубили подозрения князя, притом самые худшие, не особенно связанные с телесными недугами. И вот, на следующий день, позвав Луку, велел Соколицкий  слуге проводить его до дома, где жил этот хваленый доктор Орсо.
Переговоры со слугой доктора князь  доверил Луке. Тот уже три дня как при ливрее и парике держался важно, как гусь и, объясняясь с открывшей гостям служанкой, раза три не к месту повторил, что является лакеем русского князя (русо принчипе) – видать, глянулась ему пышногрудая молодуха. Соколицкий терпеливо дождался, пока их пригласили дом, объяснил коротко причину своего визита и, недовольно кривя губы, осмотрел жилище доктора. Для «Самого лучшего» Орсо жил весьма, на вкус Соколицкого, скромно, но с выводами Александр Борисович спешить не стал.  Следовало хотя бы увидеть этого доктора, да узнать от него – не от  невинной девицы, о том, что за недуг на самом деле овладел Адой.

- Я без предупреждения о визите, доктор Орсо, - заговорил Соколицкий, после короткого приветствия, когда, наконец, увидел хозяина дома, - вчера вы посещали мой дом и осматривали княжну Аду, мою дочь.
Князь посуровел лицом, глядя в глаза венецианца, словно пытался прочесть а их глубине о готовой сорваться с уст лжи.
- Я хотел бы знать правду о том, что с ней?
В этот миг князю вспомнилось бледное лицо дочери, ее нежелание выходить куда-либо и он, не боявшийся ни сабли, ни пули, ни фатума, которому порой вверял и жизнь деньги, вдруг испугался, что доктор скажет о том, что утаил от княгини, пожалев мать, и что приговором  юности и свежести Ады Соколицкой прозвучит слово «чахотка».

Отредактировано Александр Соколицкий (2012-05-02 21:40:30)

Доктор был довольно молод, лицо имел весьма приятное, открытое, но не простецкое – за годы военной службы Соколицкий  научился судить о людях с первого взгляда, и считал, что доверяя  первому впечатлению, редко ошибается. Однако на этот раз впечатление сложилось неоднозначное.  Орсо недоставало чинности, важности, многозначительно-умного выражения лица, и доброго десятка лет, выраженных в морщинах на лбу и проседи в волосах. Но Соколицкий прекрасно понимал, что немало шарлатанов могут похвастаться почтенным и внушающим уважением обличием, не зная даже, как удалить катаракту или унять жар, не говоря уже о том, как шить огнестрельные и колоты раны, ампутировать раздробленные снарядами ноги и руки – за свою жизнь он повидал всяких лекарей, хирургов и фельдшеров, и с  благодарностью вспоминал тех, кому был обязан тем, что боевые ранения теперь превратились в старые шрамы.
Орсо легче виделся в палатке военного фельдшера, нежели осторожно проверяющим пульс, прощупывая биение жилки на тонком женском запястье подле какой-нибудь томной страдалицы, и это располагала к нему, как человеку, но вызывало сомнения в том, насколько он сведущ в девичьих недугах. 
Соколицкий принял предложение хозяина, согласившись на стакан лимонада, и не торопил доктора с ответом, не без любопытства осматривая гостиную. Мысль о том, что доктор является счастливым семьянином и любящим отцом тоже весьма приятно порадовала князя – значит синьору Толомео Орсо понятны беспокойства гостя. А вот ответ был не слишком понятен, отчасти из-за легкого дефекта речи, обнаружившегося у доктора, отчасти из-за странной формулировки.
На ум Скоколицкому пришла единственная женская «болезнь», проходящая сама собой через известное время и не требовавшая врачебного вмешательства.
- К Рождеству, следует полагать, пройдет? – сухо, без улыбки спросил он, предполагая, что Ада могла так «проболеть» и месяц и больше, - или следует подождать наступления  Festum magorum* ?
В свете возникшего предположения, поданное служанкой доктора угощение совершенно не интересовало князя.

*Праздник Волхов, или Богоявление – отмечается католиками 6 января

Отредактировано Александр Соколицкий (2012-05-12 03:52:58)

Появление в комнате девочки избавило доктора от необходимости прямо и сразу отвечать на небрежно завуалированный, щекотливый вопрос. Князь же отметив обращение малышки, вместо подтверждения собственному предположению о наличии у Орсо семьи, получил лишь новую загадку. Но, к счастью, эта, хоть тоже была связана с особой женского пола, самого Соколицкого не особенно волновала. Но из вежливости, когда Вероника  удалилась, он коротко осведомился, не рассчитывая на долгие объяснения и рассказ о семье:
- Ваша племянница, доктор?
И минутой позже позабыл уже о Веронике, поскольку Орсо с истинно докторским мастерством взялся перебирать слова, повторяя то, что самому князю и без этого венецианского эскулапа было известно. Вот только имея в распоряжении один и тот же перечень признаков, каждый делает выводы исходя из собственного опыта, знаний и представлений о человеческой природе. То, что доктор не стал прямо подтверждать предположения Соколицкого о возможной беременности Ады, ничуть князя не успокоило – уж больно «удачно» ухитрился Орсо перечислить симптомы.
- Хандра, говорите, – уточнил русский, - естественное состояние организма?
Он прищурился, со смешливым недоверием, глядя на доктора и покачал головой, мысленно сетуя на то, что венецианцу, судя по всему, не приходилось лечить страждущих во время морского путешествия, или штопать солдат в палатке под аккомпанемент пушечной канонады. Не приходилось ему и возмущаться, закатывая рукава, когда какой-нибудь офицер требовал наложить швы на рассеченную саблей конскую ляжку, не желая слушать излияний на тему, что доктору не пристало заниматься скотиной. Италийцу не хватило силы духа сказать князю прямо о причинах недомогания и хандры Ады, что только позабавило Александра Борисовича.
- Прикажете лечить этот природный недуг постом и молитвами, обыкновенно помогающими монахиням? – с улыбкой осведомился Соколицкий, - или у вас есть иное предложение, позволяющее избежать всяческих крайностей?
Князь думал было купить Аде мартышку или отправить княжну с супругой в книжную лавку за местными романами. Но поощрять увлечение женщин подобной литературой ему не хотелось – подобные книжки, по его мнению, способствовали рождению в женских умах всяких глупых фантазий и нелепых мечтаний.

Как многие люди с завидным здоровьем, князь склонен был судить по себе и о хворях, и о лекарях. Он способен был понять страдания раненного, того, кто мучается зубной болью или же терзается утренним недугом, являющимся воздаянием за неумеренность в питии накануне вечером. А все прочее – от лихорадки до несварения, от отечности до мигреней, полагал следствием невоздержанности, вялости, ленности и неосмотрительности – на всякий недуг без труда находилась своя причина.
А речь шла о вопросах деликатных и столь тонких, что природу их, Соколицкий, при всей любви к дочери, обозначил для себя просто «бабья дурь».
Слушая рекомендации доктора с самым внимательным видом – так, бывало, внимал он похвальбе друзей, наставлениям генералов и даже, чего греха таить, излияниям государыни, когда та, в милости своей, изволила потребовать Александра Борисовича пред свои светлые очи, князь, однако пробормотал по-русски: «Замуж ей нужно, замуж».
И тут же доктор, в более мягких и осторожных выражениях озвучил эту же мысль.
Соколицкий понимающе улыбнулся врачу, и чтобы не смущать его неясностью сказанного по-русски, произнес  уже на итальянском:
- Вы очень внимательны к дамам, синьор Орсо, как я могу судить. И честны. Другой на вашем месте уже бы назначил лечение, начав с кровопусканий и диеты и заканчивая, - Соколицкий со смешком процитировал одного старого знакомца, любителя производить двух невесток своими мнимыми хворями - «средствами заморскими, редкими, а потому весьма и весьма дорогими». Не в них дело, конечно, но доктор, не стремящийся убить всякого, кто попадает в список его пациентов, заслуживает уважения.
Мнение свое о Толомео Орсо, венецианском лекаре, Соколицкий уже практически составил. Может Орсо и не был опытным врачевателем недугов телесных, но душевные понимал хорошо. Был внимателен и чуток, а еще – честен. Последнее и вовсе было качеством характера, способным погубить любую докторскую практику и ввергнуть целителя в крайнюю нужду.
- У меня будет к вам просьба, доктор Орсо, - начал русский, впившись цепким, внимательным взглядом в лицо собеседника, чтобы не упустить ни единого намека на двуличие или непонимание – от подергиваний век, до сдержанной ухмылки, выдаваемой разве что подрагиваем мышц у краешка рта, - весьма деликатного свойства. С подобными вещами обращаются к друзьям и тем, кого хорошо знают, но я в чужой стране и могу полагаться лишь на свое знание людей вообще, а не отдельных личностей…
Он помедлил, подбирая слова, не желая ни уронить собственного достоинства, ни обидеть доктора, коли тот вдруг окажется человеком, излишне чувствительным к словам.
- Мне непросто подбирать слова для обсуждения таких тем, особенно на неродном языке. Так что не усматривайте в сказанном намеренной грубости, но вы могли бы взять на себя обязанность следить за здоровьем моей дочери, как рекомендуете – составив ей компанию в прогулках, посоветовав, может быть, кого-то из достойных и интересных дам для сведения знакомства. Ада слишком застенчива, чтобы искать развлечений самостоятельно, а я, сами понимаете…
Князь невесело усмехнулся и оборвал фразу, чтобы избежать чрезмерной для столь короткого знакомства откровенности.
- Так сможете вы потратить свое время в ближайшие несколько дней на регулярные визиты к княжне?
О том, что девица, разумеется, ни на единый миг не останется наедине с посторонним мужчиной, князь не счел нужным даже упоминать. Подобные вещи были, по его мнению, совершенно очевидны, и не нуждались в пояснениях. Как и горничная Ады в специальных приказах на сей счет.

В женскую «истерию» Соколицкий поверил ровно столько же, сколько верил в головные боли княгини, которые порой начинали терзать бедную женщину по вечерам, когда муж наведывался в ее спальню, и были особенно сильны после размолвок с князем, или же в дни, когда Соколицкий отказывал жене в средствах на какие-то прихоти. Мигрени женщин зрелых и умудренных опытом лечились обыкновенно мехами и драгоценностями, а вот девичью хандру, как верно заметил Орсо, следовало разгонять беседами, прогулками и новыми впечатлениями. Будь они в Москве, князь, разумеется, предпочел бы ограничить общение Адочки исключительно дамским обществом, во избежание слухов и всяческих толкований со стороны злопыхателей, только и ждущих момента, чтобы очернить имя Соколицкого. Будто мало сам князь кутил да картежничал.  Но здесь, на чужбине, можно было сбросить личину моралиста и ханжи, как одну из нежно любимых венецианцами масок, и позволить дочери увидеть, какой на самом деле может быть жизнь.
Князь  намеренно не затронул вопрос оплаты услуг доктора – с одной стороны испытывал молодого человека на алчность, давая тому возможность заговорить первым о вознаграждении за свои услуги, с другой полагал эту мелочь одним из тех вопросов «чести», каковые воспитанными людьми решаются безо всяких дополнительных оговорок и уточнений, и без посредничества «презренного металла». Во все времена существовало немало поводов и способов выразить признательность в виде подарка, ценность коего была эквивалентна ценимости дарителем оказанных услуг. Доктор опять не разочаровал.
- Разумеется, - кивнул князь, - не стоит пренебрегать своим долгом, ради той услуги, что может быть приятным времяпрепровождением, а не обременительной обязанностью.
Отчего-то особенно удачным сейчас показался и легкий дефект речи молодого венецианца и его мягкая манера вести разговор, граничащая с застенчивостью. Едва ли Орсо сможет впечатлить юную девушку настолько, чтобы общение с ним княжны вскоре стало источником проблем для ее отца.
- И раз уж вы столь любезны, синьор Орсо, - Сокольцкий прищурился, бросив на собеседника быстрый взгляд из тех, что предвещают либо неприятности, либо внезапности, либо авантюры, и спросил прямо, - не могли бы вы оказать иностранцу маленькую услугу и дать совет, как знаток города.
Легкая пауза была не длиннее вдоха, и Соколицкий уточнил, едва заметно улыбнувшись:
- У нас с супругой завтра годовщина свадьбы и я хотел бы порадовать ее чем-нибудь… очень изящным, украшением, вероятно, ожерельем, но таким, каково не найти за пределами Венеции. Я понимаю, что подобные вещи обыкновенно заказывают загодя, но может быть вам известно, где можно купить подобное?
О том, что княгиня сама намекнула о том, что лучше Александру Борисовичу не забывать о приятных ее сердцу датах, князь, разумеется, умолчал, и уж подавно о том, что действительно забыл о годовщине свадьбы.