Возможно, если бы не проливной дождь, Гавьота так и не решилась бы на этот отчаянный поступок. Нет, остановила бы её вовсе не совесть и не одна из библейских заповедей, а обычный страх перед наказанием, случись ей попасться. Если учесть, как девчонке порой доставалось за сущие пустяки, было даже страшно представить, что с ней могут сделать за кражу. Однако страх перед правосудием за два дня скитаний без единой крошки хлеба несколько притупился, а к концу третьего дня Гавьота и вовсе согласилась бы на самую лютую казнь, лишь бы перед этим дали поесть.
Вышеупомянутый ливень помог принять окончательное решение. Трясясь от холода и тщетно пытаясь спастись от промозглого ветра, кутаясь в до нитки промокшую тонкую шаль, девица поспешила к дому, из приоткрытой входной двери которого лился слабый свет. Подобная нерадивость слуг внушала надежду на лёгкую добычу, а потому Гавьота практически не сомневалась в успехе своей задумки. В конце концов, два года назад она сумела пробраться незамеченной на военный корабль, стоит ли волноваться по поводу каких-то лавочников, или кто там живёт в этом доме?
Бесшумно прошмыгнув внутрь, девушка несколько минут лишь неподвижно стояла, вжимаясь в стенку и готовая в любой момент дать дёру, и прислушивалась к любому возможному шороху. Но в доме стояла подозрительная тишина. "Здесь так рано ложатся? Или ушли, забыв погасить лампу и запереть дверь? А как же слуги?" - подумала Гавьота, неуверенно делая первый шаг вглубь холла. Но вскоре голод опять взял верх над осторожностью.
Как и ожидалось, кухня оказалась на первом этаже. Так и не встретив никого на своём пути и уже даже не удивляясь этому, девушка застыла посреди небольшого, чистого помещения, не веря своему счастью: на столе лежала большая краюха хлеба, будто бы специально оставленная каким-то добрым ангелом. Беда только в том, что, если Гавьота и готова была поверить в их существование, то уж точно не в то, что они посылают хлеб голодающим воровкам.
По хорошему, нужно было хватать свою бесценную добычу и уносить ноги, пока не закончилось это поразительное везение, но за окном всё ещё бушевал ливень, а тут было так тепло... Забыв о всякой предосторожности, беглянка с жадностью накинулась на хлеб, радуясь призрачной возможности хоть чуть-чуть обсохнуть и отдохнуть перед тем, как продолжить свои скитания по чужому городу.

Гавьота так и не выпустила из рук свою драгоценную добычу, пока мерзкий старик волочил её куда-то. Девчонка отчаянно брыкалась и вырывалась, что есть мочи, но силы были не равны: голодная и продрогшая, она была явно слабее человека, заставшего её на месте преступления.
Страх. Это чувство завладело беглянкой целиком и полностью. Привыкнув к побоям и унижениям за куда меньшие прегрешения, она пребывала в святой уверенности, что поймавший её мужчина тащит свою добычу чуть ли не на эшафот, а потому, оказавшись в комнате, куда её приволокли, несказанно удивилась, увидев вместо палача всего лишь священника. Хотя, по опыту Гавьота знала, что милосердие святых отцов не что иное, как лицемерие, потому как слова утешения находились у них только для тех, у кого в кошельке была звонкая монета, её же, ещё там, на родине, отец Мануэль лишь стращал геенной огненной, когда она пыталась вырваться из его крепких, душных объятий. Когда же тот понял, что подобными увещеваниями с девчонкой не сладишь, в ход пошли уже привычные оплеухи. Этот же был ещё и молод, что внушало девочке лишь дополнительные опасения. А потому Гавьоте и в голову прийти не могло попросить о сострадании и милосердии, приписываемых лицам духовного звания. Как затравленный зверёк, озиралась она по сторонам, отчаянно ища путь на волю, которого, кажется, не было.
Просить о пощаде и снисхождении не имело никакого смысла: Гавьота уже давно уразумела, что слёзы и мольбы лишь распаляют мучителей, да и гордость, которую, казалось бы, давно должны были растоптать, не позволяла маленькой воровке проронить ни слова. Казалось, немая сцена будет продолжаться целую вечность. Неизвестность собственной участи постепенно стала представляться едва ли не страшнее грядущего наказания, и наконец, когда нервы девочки совсем сдали, Гавьота, сама от себя этого не ожидавшая, разразилась таким обильным и витиеватым потоком брани на двух языках, которому позавидовал бы любой сапожник.

Вцепившись в злосчастную краюху, Гавьота так и застыла посреди комнаты, не решаясь больше вымолвить ни слова и не понимая, почему её всё ещё не тащат в тюрьму, почему на неё никто не кричит в ответ, не пытается вытолкать вон или ударить. Ведь её всегда учили, что украсть у священника - грех куда более тяжкий, нежели чем у мирянина. Спокойствие же святого отца лишь ещё больше напугало бродяжку и заставило в недоумении оглянуться на пожилого слугу, чьё поведение теперь казалось хотя бы адекватным и объяснимым.
Предложение вернуться на кухню за едой также было воспринято с осторожностью, потому как опыт подсказывал Гавьоте, что просто так в этой жизни никто ничего не получает. Если даже родная мать отказалась кормить её даром, что уж говорить о чужих людях! Хозяин этого дома не мог не понимать, что платить за ужин девушке нечем, а значит, он решил проявить подобную щедрость лишь по одной причине.
"Все они одинаковые, что в Пайте, что тут... Только корчат из себя святош, а сами готовы позариться даже на случайно заблудшую оборванку", - подумала Гавьота, глядя на протянутую руку уже с нескрываемыми злобой и отвращением. Выбор, как ей казалось, был невелик: либо наесться до отвала, расплатиться собственным не Бог весть каким телом и, возможно, избежать тюрьмы, или же отвергнуть эту сделку, всё равно расплатиться собственным телом ("И почему Бог сделал мужчину сильнее?" - в который раз с тоской подумала девушка.) и уже наверняка оказаться в тюрьме. Первый вариант гарантировал хоть какие-то выгоды, а потому, так и не взяв священника за руку, Гавьота осторожно стала спускаться вслед за ним по лестнице, вздрагивая при каждом шорохе и готовая сорваться с места в любое мгновение.
Вновь оказавшись на кухне, она внимательно и всё также настороженно следила за каждым движением хозяина, будто бы опасалась, что тот сейчас подсыпет ей какой-нибудь отравы. Когда же нехитрая снедь была выставлена на стол, девчонка помедлила ещё несколько мучительных мгновений, словно не веря в реальность всего происходящего, а затем накинулась на предложенную трапезу с такой жадностью, как будто бы не ела целую вечность. На ложку даже не обратила внимания , ела, как когда-то в детстве, руками, заглатывая практически не жуя и явно опасаясь, что вожделенную миску вот-вот отнимут.

Гавьота подняла глаза на подозрительно спокойного хозяина лишь дочиста опустошив тарелку и тщательно облизав пальцы. Недоверчиво рассматривая лицо молодого священника, она пыталась понять, зачем ему вздумалось спрашивать её имя. В голове беглянки тут же родилось множество подозрений: а вдруг этот странный человек как-то связан с её хозяевами? Вдруг дверь была оставлена открытой не просто так?
- Анна, - не задумываясь, соврала девушка. Ещё одна ложь не сильно отяготит и без того по меркам закона полную чашу её пригрешений, а вот если этого Амедео Саличи кто-то спросит, видел ли он сбежавшую приживалку по имени Гавьота, тот совершенно честно ответит, что такой ему на глаза не попадалось. Ну а в том, что искать её будут, сама виновница всего этого переполоха нисколько не сомневалась.
Поведение священника не переставало удивлять. Утолив звериный голод, Гавьота ожидала требований заслуженной платы, однако на это пока не было даже намёка. Она упорно не верила, что кто-то будет что-то делать для неё за просто так, а потому не видела ничего постыдного в том, чтобы расплатиться за еду и тепло собственным телом, ведь больше у неё и не было ничего. Куда больше раздражало это показное гостеприимство, желание одновременно сохранить свою благочестивую маску и получить удовольствие. С этими святыми отцами вечно так - грешат оба, а епитимья налагается на женщину, вводящую в искушение.
Решив, что, чем скорее она расплатится за ужин, тем скорее решится её участь, Гавьота принялась распускать завязки корсажа, не отрывая взгляда от очередного слуги Господня, видимо, не желавшего марать рук о мокрое платье бродяжки.

- Но мне больше нечем расплатиться с Вами, - в недоумении произнесла Гавьота, перестав распускать шнуровку, однако так и не убрав рук от корсажа. Она явно была готова продолжить в любой момент, как только святой отец перестанет ломать эту комедию. - Или Вы из тех, кого ещё надо поуговаривать? Так я в этом не сильна, - невесело усмехнулась беглянка.
Сказать по правде, она вообще не понимала, на что мужикам сдавалось её костлявое тело, однако, если это был единственный способ обеспечить себе пропитание, что ж, пусть лучше уж так, чем подыхать от голода. Этот хоть, похоже, был не из любителей распускать рук, и на том, как говорится, спасибо.
- Или Вы хотите прям так? - озвучила Гавьота внезапную догадку. Этого она не любила. Одержимые похотью, мужчины часто рвали чуть ли не в клочья её одежду, а лишнего платья у неё не было и в ближайшем будущем не предвиделось.
В добрые намерения священника девушка не просто не верила, а ей и в голову не могло прийти, что подобные люди, способные на бескорыстные поступки, существуют, а не являются выдумками попов и толстосумов, чтобы половчее использовать таких, как она. Да и само слово "бескорыстие" было ей совершенно неведомо. Так стоит ли удивляться, что слова молитвы вызвали на губах девчонки лишь ещё одну кривую ухмылку?
Гавьота не умела ни читать, ни писать, да и вообще с подозрением относилась ко всем учёным. Разумеется, не занала она и латыни, а потому незнакомые слова показались ей лишь очередной попыткой заговорить зубы, прикрыть учёностью собственные греховные мыслишки.
- ¡Cabrón!* - тихо пробормотала снова начинающая сердиться Гавьота, даже и не думая о запрете на ругательства.

* - подонок, козёл, скотина (исп.)

Отредактировано Гавьота (2011-07-15 15:20:06)

"Он точно ненормальный! Как бы не сделал со мной чего ужасного!" - с опасением подумала Гавьота, услышав о том, что священник знает какой-то способ, при помощи которого можно придаваться любовным утехам, не прикасаясь к девушке. Любовь в представлении беглянки была понятием исключительно физическим, а потому витиеватые слова служителя Господня воспринимались ею весьма буквально.
Осторожно, явно боясь спорить со странным хозяином дома, Гавьота кивнула в ответ на предложения вина и послушно сполоснула руки, хоть и не понимала, зачем это было нужно, она ведь вылизала их дочиста.
Как ни странно, очередная просьба не сквернословить несколько успокоила девушку. Эти извечные байки, коими святоши запугивали её с детства были, по крайней мере,  чем-то привычным и обыденным. И, как ни странно, Гавьота до сих пор в них верила, несмотря на всю абсурдность подобных угроз. А потому она торопливо прикрыла рот ладонью, будто бы этим нехитрым движением могла предотвратить Божью кару.
На предложение помочь приходу девушка ответить так и не решилась, опять заподозрив неладное. В то, что священник не видел полную бесполезность бродяжки, не умевшей ни читать, ни писать, не обученной никакой работе, верилось с трудом. То, что он продолжал упорно отрицать очевидное, прикрываясь какими-то двусмысленными фразами и намекая на что-то совсем уж непотребное, только пугало привыкшую к тому, что никто и никогда не предложит ей что-нибудь просто так, Гавьоту. А упорство Амедео лишь заставляло выискивать подвох ещё тщательнее.
- Если Вы... Если Вам не нужно... То почему же Вы не дали своему слуге сдать меня страже? - чуть ли не требовательно проговорила она, всё ещё считая поведение Пачано самым логичным.

Предложенное вино показалось Гавьоте самым вкусным из того, что ей доводилось когда-либо пробовать. Правда, первые пару глотков она всё равно сделала с присущей ей осторожной подозрительностью, скорее из-за привычки опасаться всего и всегда, чем из-за действительного ожидания, что священник мог поднести ей какую-нибудь отраву.
- Какое Вам до того, что случится со мною на улице? - с наигранной бравадой, за которой прятались привычные подозрения, произнесла девушка, вперив в Амедео внимательный и требовательный взгляд. То, как он интересуется её делами, прошлым и роднёй, настораживало. Если он действительно такой бескорыстный и ничего от неё не хочет, то что ему за дело до всего этого? Впрочем, на некоторые вопросы всё же лучше было ответить, а то мало ли, ещё заподозрит её в чем-нибудь таком, чего она на самом деле и не совершала.
- У меня нет родных, - после довольно продолжительной паузы проговорила Гавьота.
И действительно, на этот раз ей даже врать не пришлось: мать и братья с сёстрами были на другом краю света (Да и можно ли называть роднёй тех, кому не было до тебя практически никакого дела?), а тут она была одна-одинёшенька. Девчонка видела в своей жизни столько несправедливых обид, что теперь ей и в голову не могло прийти, что судьба направила её в дом человека, действительно готового протянуть руку помощи. Тем более с учётом того, что проникла она в это жилище с целью украсть. Люди ведь такого никогда не прощают, это уж она знала наверняка.
Когда на кухне в очередной раз воцарилось неловкое молчание, Гавьота почувствовала, как веки сами собой начинают закрываться. Видимо, это были последствия трёхдневного скитания впроголодь. Понимая, что не стоит злоупотреблять удачей и затягивать своё пребывание у странного священника, она в тоже время никак не могла заставить себя подняться и опять выйти под всё никак не унимавшийся дождь. К тому же, идти ей было явно некуда.

Оставаться на ночь в доме этого священника было... странно. Гавьота не привыкла, чтобы ей отводили гостевую комнату, да ещё и просто так. Уже в который раз за последние пару часов ей подумалось, что не стоит злоупотреблять столь неожиданной удачей. Она поела, почти согрелась, так не лучше ли было улизнуть отсюда, пока её никто не собирается сдавать властям или удерживать силой? Однако в доме было так тепло и уютно, а дождь за порогом всё никак не унимался... А потому Гавьота лишь послушно поднялась за святым отцом, всё ещё не веря до конца в то, что сегодня ей придётся ночевать в чистой сухой постели.
Молодой пастырь наверняка удивился бы, знай он, что куда больше похотливых разбойников девушку страшила неизвестность. То, что она не могла объяснить, представлялось бедняжке таящим тысячу опасностей, а потому ей куда ближе были недоверчивые взгляды Пачано, бурчавшего что-то себе под нос всю дорогу до отведённой неожиданной гостье спальни, чем странные речи и не менее странные поступки Амедео.
Оглядевшись на пороге небольшой и явно необжитой, но чистой и тёплой комнаты, Гавьота вновь почувствовала, что едва держится на ногах от усталости. Забрав у Пачано ключ от спальни и сполна вернув ему хмурый взгляд, которым он буравил девчонку всю дорогу, она сначала последовала совету хозяина и заперлась, потому как мало ли, что взбредёт этому сумасброду посреди ночи! Однако буквально в следующее мгновение решила не запираться, ведь тут наверняка есть второй набор ключей, а, следовательно, это могла быть лишь уловка, чтобы усыпить бдительность гостьи. Но, поразмыслив ещё немного, всё-таки вновь повернула ключ в замке. Если святой отец вздумает ночью забраться к ней в комнату она наверняка проснётся от звука открываемой двери.
Но Гавьота и предположить не могла, что, едва повалившись на кровать и даже не удосужившись раздеться, она заснёт сном столь крепким, что её не смогли бы разбудить и иерихонские трубы.