Чувствовать себя невежественной, а тем более беспомощной Алессандра не любила до крайности и, может быть, именно поэтому, столь жадно следила всегда за течением жизни, стремясь за всем уследить, из каждого события извлечь урок. Впрочем, была сфера, в которой женщина ничего не смыслила и чувствовала себя неловкой и слепой - религия. В силу воспитания и природных склонностей Алессандра с ранних лет относила себя к детям сцены и почти со столь же юных лет усвоила уверенность отца в том, что набожность и страсть к лицедейству несовместимы. Она простилась с гимнами и псалмами и безоговорочно отдала в своём сердце предпочтение ариям и адажио. К двадцати пяти годам певица посещала церковь лишь по большим праздникам и не смогла бы точно сказать, когда в последний раз исповедовалась и подавно, когда делала это от чистого сердца и без утайки.
Направляясь к заутрене в церковь святого Иоанна Благотворителя, Алессандра перебирала в уме совершённые прегрешения, с прискорбием понимала, как далека от того, чтобы сделаться кающейся грешницей, и невольно беспокоилась о том, как вести беседу со священником. Они всегда казались ей похожими на птиц, этаких высохших чёрных воронов, которые не понимают человеческого языка. Однако Бартоли, вторая скрипка, расхваливал своего духовника, называя прете Амедео Саличи человеком разумным и толковым, а его новеллы - талантливыми и острыми. Алессандра очень надеялась, что это правда: тогда он смогла бы найти общий язык с этим священником и, может быть, изыскать какой-то путь хотя бы к формальному примирению с матерью, уняв таким образом разыгравшиеся в последнее время угрызения совести и родственные чувства.
Солнце разморило Алессандру, пока гондола скользила по воде, женщина уже слегка жалела о своей затее, тем более что надетое из соображений приличия тёмно-зелёное платье усиливало мучения. Однако казалось непоследовательным и глупым повернуть назад. К началу мессы она едва успела. Осторожно проскользнув в двери церкви, Алессандра заняла место на одной из дальних скамей, склонила голову и попыталась сосредоточиться. Однако набожные мысли не шли, певица думала о чём угодно, только не о Боге: о предстоящей полуденной жаре, о том, как прохладно в храме, о том, что пора начинать шить новое сценическое платье и, наконец, о том, как славно было бы выпить ледяного лимонада в хорошей компании. Рассердившись на себя за царящий в голове кавардак, Алессандра подняла глаза и стала всматриваться в священника, ей хотелось определить, насколько он соответствует характеристике, данной скрипачом. Прете Амедео выглядел моложе, чем почему-то ожидала певица, и казался несколько суровым, хотя, возможно, это манера щуриться придавала ему такой вид. В конце концов Алессандра сдалась и перестала упражняться в физиогномике, решив остеречься поспешных выводов.
Дождавшись окончания мессы и того, чтобы последний из прихожан покинул храм, Алессандра поднялась и торопливо подошла к священнику.
- Доброго вам дня, прете, - негромко произнесла она. - Я не ваша прихожанка, но так вышло, что у меня нет духовника, а мне необходимо... наставление в важном деле. Могу ли я просить помощи у вас?
Голос синьорины Алессандры был тихим, голова оставалась слегка склонённой, и всё же женщине подумалось, что это плохая игра, и даже священник её отличит.

Отредактировано Алессандра Коломбо (2011-07-15 00:55:56)

Алессандра не слишком часто общалась со священниками и, говоря по чести, избегала этих встреч. Ей казалось, что они косо смотрят на её манеры, платья, самоё профессию, сама же певица в свою очередь смотрела косо на их ханжески поджатые губы или попытки оказать ей покровительство, просветить и наставить. Однако прете Амедео с самого начала взял такой тон, что Алессандра облегчённо перевела дух и решила пренебречь своими обычными предубеждениями. Простота в общении была редкостью, а сейчас, в церкви оказалась особенно кстати и расположила к тому, кто её проявил.
- Благодарю за доброту, - певица одарила священника одной из наиболее искренних своих улыбок и сделала несколько шагов к скамье, указанной собеседником.
В пустом хаме даже лёгкие, чуть торопливые шаги рождали эхо, и оно напомнило Алессандре негромкую музыку, а сразу вслед за этим женщина подумала, что всё убранство церкви, сам солнечный свет, щедро льющийся через большие окна создают вместе нечто вроде застывшей музыкальной пьесы, этакого изящного адажио. И хорошо бы, чтобы разговор не испортил звучание, и никто из собеседников не дал бы фальшивой ноты. Для этого синьорине Алессандре, похоже, придётся быть искренней и надеяться, что святой отец сохранит ту же манеру говорить.
Опустившись на скамью, Алессандра помолчала несколько мгновений, чтобы собраться с мыслями, затем подняла на священника глаза.
- Видите ли, прете, - заговорила женщина, осторожно подбирая слова. - Вот уже несколько лет, как я в ссоре со своей матерью. Не стану говорить, что я пришла как кающаяся дочь и глубоко печалюсь о нашем разладе, но... Что-то гложет меня и не даёт покоя. Я знаю, что наша ссора тяжела и для неё и, хотя бы в память об отце, мне бы хотелось, чтобы она меньше страдала. Что вы мне скажете?
Без нужды потеребив кружева на левом рукаве, Алессандра теперь внимательно смотрела на священника. Она больше не притворялась благонравной, не изображала то, чего не было, и от непривычной искренности было неуютно. К тому же певица сердилась на себя за сбивчивую речь, за то, может быть, недостаточно чётко изложила суть своей просьбы.

Отредактировано Алессандра Коломбо (2011-07-15 00:59:31)

Сложив руки на коленях и опустив взгляд, Алессандра вслушивалась в слова священника. Она пришла сюда во многом вопреки привычным движениям своей души и чувствовала себя неуютно. Её поиски путей примирения с матерью были были вдохновлены не искренним раскаянием, а простым желанием унять нетерпение сердца, его тревогу, и теперь певице казалось, что она застигнута врасплох спокойными рассуждениями священника.
- Мои выводы и моё отношение... - медленно, раздумчиво проговорила Алессандра. - Говоря откровенно, прете, я и сама не знаю. Вы говорите, что я на верном пути, но вы ведь не знаете меня. Мне совсем несвойственно прощать или раскаиваться, и мне подумалось сейчас, что причина у моего беспокойства одна: я до сих пор сердита, мать кажется мне неправой, и я ищу совета не в том, как помириться с ней, а в том, как доказать ей, что она была несправедлива.
Алессандра немного помолчала, теребя край перчатки. Женщина удивила сама себя: она совсем не собиралась этого говорить. Откровенность была у неё не в чести, и она вовсе не стремилась открывать душу священнику, скорее, хотела лишь выслушать его мнение о своём семейном разладе, отделавшись при этом дежурными фразами. Однако прете Амедео не прочёл наставление, а начал диалог, и вступить в него оказалось неожиданно приятным.
- Вы опасный человек, прете, с вами хочется быть честной, - Алессандра коротко усмехнулась и тотчас потушила улыбку. - По размышлении, скажу так: мои чувства не изменились, как я уже сказала, я по-прежнему уверена, что это мать была несправедлива. Но с тех пор как мы поссорились, прошло уже несколько лет, и мне кажется, что я могла бы быть более... снисходительной к её словам, к тому, как она вела себя со мной. Может быть, так было бы мудрее...
Подняв взгляд, Алессандра засмотрелась на луч света, который вдруг напомнил ей лёгкую лестницу, спущенную к самому алтарю. "Лестница из света. Наверное, подобные должны вести к верным решениям и ясным мыслям". Эта смутная аналогия заставила певицу поделиться с собеседником ещё одной идеей:
- Я думаю, прете, - Алессандра снова смотрела на священника. - Что наш разрыв не был бы таким жестоким, если каждая из нас не считала другую виновной в смерти моего отца.
Договорив, женщина подумала о том, что никогда и ни с кем не говорила о семейных бедах так открыто и снова удивилась в душе своей внезапной исповеди, удивилась так, будто за неё сейчас говорил и доверялся кто-то другой.

Отредактировано Алессандра Коломбо (2011-07-15 01:20:20)

Алессандра протестующе вскинула руку, словно желая защититься от собственной жестокости, которую в ней, похоже, предположил священник.
- Нет, разумеется, я не хотела бы ей страданий, - с большей горячностью, чем от себя ждала, произнесла певица. - Беда лишь в том, что порой мне кажется, будто она замкнулась в своей собственной обиде, чрезмерно довольна собой, и даже мою попытку примириться использует только для того, чтобы при встрече уязвить меня больнее.
Алессандра чувствовала, как в душе поднялась давняя злость пополам с застоявшейся горечью, пробудив желание говорить всё больше и больше, жаловаться на боль утраты, на материнскую чёрствость и непонимание. Впрочем, воли себе женщина так и не дала. Ладонь священника накрыла руку Алессандры, и это лёгкое, ненавязчиво прикосновение не только успокоило, но и отрезвило. В спокойном расположении духа певица считала, что они с матерью в равной степени не заслуживают звания невинной жертвы, следовательно, вряд ли будет справедливо рассыпаться сейчас перед священником в слёзных жалобах. Сдержавшись, Алессандра внимательнее прислушалась к тому, что говорил ей собеседник. После его последнего вопроса возникла недолгая пауза, затем женщина заговорила:
- Не знаю, скучала ли я по ней, можно ли это так назвать, - Алессандра осторожно выбирала слова. - Мне не хватало понимания между нами, как не хватало его всю жизнь. Может быть, вы правы, и, будучи спокойной и сдержанной, присмотревшись к матери без гнева, я найду к этому пониманию какой-то путь, которого не видела раньше. Но можно ли объяснить женщине, удалившейся в монастырь, чтобы не видеть развращённости мира, что в жизни певицы главное - искусство и красота, а вовсе не испорченность и наслаждение пороком? Будучи священником, прете, вы смогли бы это объяснить?
И снова Алессандра говорила слишком горячо, и снова подосадовала на себя за это. Чересчур много чувств требовало выхода, слов, выражения, и певице это совсем не нравилось: становясь столь откровенной, она даже в церкви казалась себе более уязвимой и слабой. И всё же начатое нужно было довести до конца, и полуправда в чём бы то ни было казалась несвоевременной.
- Я ведь во многом именно за этим и пришла, прете, - тихо сказала Алессандра, глядя священнику в глаза. - Чтобы понять, как посмотрит человек такой же искренней веры, как и моя мать, на меня нынешнюю, незамужнюю певицу, ведущую не самый праведный образ жизни. Я же не синьора, а синьорина, - женщина чуть улыбнулась. - Алессандра Коломбо, певица. Сперва даже не хотела представляться, собиралась тайком что-то расслышать в вашей речи, рассмотреть в манере держаться и сбежать по-воровски. Вы простите меня, прете?
Теперь, когда Алессандра выложила больше, чем хотела и намеревалась, ей оставалось только ждать отклика, и она неожиданно подумала, как это похоже на ожидание реакции публики, когда прозвучал финал.

Алессандра, внимательно вслушивалась в слова священника. В глубине души женщина сознавала справедливость мысли собеседника о ранах, которые ни она, ни её мать до сих пор не смогли залечить. Все последние годы перед разрывом их общение выглядело так, будто одна стремится как можно лучше вооружиться, ожидая, что другая вскоре нанесёт болезненный удар. Сейчас, по прошествии времени, Алессандра видела это всё более ясно и, хотя пока не была готова к чистосердечному примирению, за идею о возможности сделать хоть что-то, изменить положение вещей и не упрекать себя в дальнейшем ухватилась.
- Мне думается, вы правы, прете, - тихо произнесла певица в ответ на неторопливые, почти дружеские рассуждения собеседника. - Наверное, "перемирие" - это самое правильное слово для обозначения моей цели. Боюсь, что не готова заключить крепкий, безоговорочный мир, но сделать шаг, пожалуй, пора. Если всё дело в тех ранах, что мы нанесли, и защитах, которые выстроили, то, может быть, хотя бы ради предварительных переговоров мы сможем сложить оружие, - женщина улыбнулась, глядя в пол.
Договорив, Алессандра отвлечённо подумала о том, что минуты идут, а она вовсе не торопится покинуть церковь, и чем дольше они говорят друг с другом, тем больше этот священник кажется ей просто добрым знакомым, с которым свели давние друзья. Ощущение оказалось неожиданно приятным, а последние слова прете Амедео окончательно развеяли остатки принуждённости, которая до того сковывала певицу. Рассуждению о блуде Алессандра рассмеялась следом за священником и, улыбаясь, взглянула ему в лицо более открыто и заинтересованно, чем прежде.
- О да, так и есть. Каждый блудит, как умеет, и мера греха не так уж часто зависит от силы голоса грешника. Спасибо вам, прете, для меня, не скрою, было неожиданностью найти подобное понимание, - тон Алессандры изменился едва ощутимо, но так она говорила бы с человеком своего круга и образа жизни. Чуть помолчав, певица вернулась к изначальной теме разговора: - Я думала об этом. Мне кажется, что если после долгого разрыва, когда мы не виделись и даже не писали друг другу, я вдруг появлюсь перед матерью, она, по привычке или от давней обиды, поведёт себя так, как вела прежде. Может быть, мне стоит написать ей письмо с вопросами о её здоровье и настроении и присовокупить какой-нибудь подарок? Например, что-то из религиозных сочинений?
Уже давно задумав поступить именно так, синьорина Алессандра нуждалась в одобрении своего намерения, чтобы окончательно избавиться от сомнений, и теперь вопросительно смотрела на священника.

- Пусть слова святого Амвросия услышит как можно больше людей, склонных осуждать поспешно, - произнесла Алессандра, и тон её неожиданно оказался более набожным, чем женщине это было привычно.
На несколько мгновений Алессандре показалось, что она озадачила священника вопросом сложным или неуместным, однако прете Амедео, похоже, быстро нашёл удовлетворившее его решение. Об Августине Блаженном певица слышала только то, что он относится к наиболее почитаемым отцам церкви, но на этом её познания и заканчивались. Впрочем, сомневаться и спорить, когда сама же явилась за советом - неразумное дело и неблагодарная задача.
- Благодарю вас, прете, - с улыбкой проговорила Алессандра. - Я найду для матери Исповедь и, пожалуй, прочту её сама, развею хоть немного своё невежество. Если не дела семьи и не общие взгляды, то, может быть, богословская беседа поможет нам сойтись.
Синьорина Алессандра помолчала, глядя в пол и рассеянно улыбаясь своим мыслям, потом подняла глаза на собеседника. Разговор оказался не таким, как она ожидала, а священник словно бы пробил брешь в представлениях женщины о служителях церкви. Это выбивало почву из-под ног, но в то же время внушало нежданную радость.
- Змеёй меня называли не раз, но сейчас, с вашей и Божьей помощью, я всё-таки попытаюсь оправдать свою фамилию, - теперь Алессандра внимательно смотрела на священника. - Я искренне и глубоко благодарна Вам, прете, вы облегчили и почти успокоили мои тревоги. Скажите, что мне сделать, чтобы вы согласились стать моим духовником?
Певица снова улыбалась, теперь увереннее и безмятежнее. Она вовсе не собиралась задавать последний вопрос и сделала это скорее под влиянием чувства благодарности и минутного каприза, но сейчас думала о том, что будет безмерно приятно получить согласие.

- Я от всего сердца возблагодарю Господа, - заверила собеседника синьорина Алессандра. - И не в последнюю очередь за то, что снизошёл ко мне и послал не только разумного исповедника, но и интересного собеседника, разговор с которым дал немало пищи моему уму.
Встретив широкую, открытую улыбку священника, Алессандра улыбнулась в ответ. Просто ли он радуется её желанию или что-то в её вопросе прозвучало забавно - женщина уверена не была. На секунду она почувствовала себя в церкви на привычно зыбкой почве, однако то, каким тоном ответил ей собеседник, мгновенно смыло это чувство, будто быстрой приливной волной. Алессандре вновь оставалось лишь удивляться про себя непринуждённости беседы и тому, сколь схожа манера их разговора с той, которую нередко избирали в светских гостиных. Обычно так осведомлялись лишь о сценических успехах певицы, но никак не о духовных, и эта новизна показалась неожиданно приятной.
- Непременно приду, прете, - Алессандра взглянула на собеседника. - Боюсь, в моей жизни найдётся ещё немало тем для исповеди, и, полагаю, с вами я смогу их обсудить.
Разговор был окончен, Алессандра получила даже больше, чем могла бы пожелать, но стремление отблагодарить священника её не отпускало. Женщина медлила, в нерешительности покусывая губы, потом снова обратилась к своему исповеднику:
- Быть может, это будет неожиданный вопрос, но всё же скажите, прете, вы бываете в театре? Или наша суета вам неприятна, вы считаете её неподобающей для себя?

Услышав тихий смех священника, Алессандра слегка смутилась: ей показалось, что заданный вопрос неуместен, и она выставила себя в нелепом свете. Впрочем, смущение продлилось не больше мгновения, слишком уж заразительным было веселье собеседника и слишком точно попали в цель его слова о том, что единственное неподобающее в музыке - фальшь. Алессандра улыбнулась уголками рта, а потом рассмеялась чуть громче, чем обычно позволяла себе в церкви.
- Всё верно, прете. Вы говорите, как человек не чуждый сцене: в театре и в самом деле неуместна одна лишь фальшь, да, может быть, ещё косность и неизменность традиций и форм, - певица чуть было не пустилась в рассуждения о музыкальных традициях и обычаях актёров, но сдержалась, опасаясь утомить собеседника отвлечёнными рассуждениями. - Что же до людей-зеркал, которые нас отражают, то им бывает полезно посмотреть в глаза. Мне думается, что отчасти наша встреча похожа на маленькую театральную пьесу, комедию или моралите, смотря по тому, кем и как это было бы написано. Что-то о невежественной, но кающейся певице или просто комедия нравов. Часть Венеции, - Алессандра несколько неопределённо взмахнула рукой.
За окном церкви белым веером взлетели птицы, и женщина невольно засмотрелась на них, ненадолго отвлёкшись от собеседника, однако заданный вопрос вернул её к реальности и к тому, о чём она сама совсем недавно завела разговор. Дело в том, что Алессандра, несмотря на совет прете Амедео благодарить Бога, твёрдо вознамерилась отблагодарить и слугу Господа теми средствами, которые были ей доступны.
- Я спросила потому, прете Амедео, что, если вы любите музыку и не настроены против театра, мне было бы приятно пригласить вас в Сан-Джованни на "Агриппину". Я пою там главную партию и мне, полагаю, не откажут в хорошем месте для доброго знакомого, - певица снова улыбалась, теперь с лёгким оттенком гордости. - К примеру, как вы посмотрите на приглашение в эту субботу?

- Прочту такую пьесу с некоторым смущением, но и с немалым любопытством, - откликнулась Алессандра, по прежнему чуть улыбаясь уголками губ.
Певица снова чувствовала себя уверенно и спокойно, к ней вернулись равновесие и присутствие духа, а вместе с ними - улыбчивость и лёгкость манер. Причин тому, безусловно, было несколько: прете Амедео развеял туманные призраки, которые виделись Алессандре вместо обычных венециански священников, держался с собеседницей, как увлечённый разговором добрый знакомый да к тому же одарил женщину взглядом, лишённым похоти, но обладающим той теплотой, которую часто излучают люди при встрече с чем-то красивым. Всё вместе это придавало певице сил. К тому же теперь она была охвачена приятным предвкушением: священник показался ей не чуждым искусства, а с такими людьми Алессандре вдвойне хотелось делиться музыкой, вести их по этому миру или обсуждать с ними самые интересные его стороны. Поэтому теперь певица отчётливо чувствовала, что в ближайшую субботу будет петь для блестящего зала Сан-Джованни Кризостомо в целом и для прете Амедео в особенности.
- Благодарю вас, прете, - тепло произнесла Алессандра, поднимаясь. - За помощь и за то, что приняли моё приглашение. Я буду рада видеть вас в театре сегодня и в будущем, в любой день, когда вы пожелаете. До свидания и благослови вас Бог, прете Амедео, - женщина склонила голову в знак прощания.
Синьорина Алессандра не знала, стоит ли отнести внезапно вырвавшуюся под конец фразу на счёт уже пробудившегося благочестия, но собеседник располагал её именно к такому прощанию.