Работать над «Неловким любовником» Амедео начал три дня назад. История, которую он задумал поведать читателю, повествовала о жаждавшем любви молодом человеке, который из-за своей неуклюжести постоянно попадал впросак, чем вызывал не страсть, но бесконечные насмешки. В «Морской жемчужине» священник пил кофе, заодно перечитывал сделанный накануне вечером набросок любовного письма, которое герой новеллы – Джузеппе писал некой Бьянке. Сделав несколько правок, довольный результатом священник расплатился. Любезная обслуга убрала чернильницу, перо и коробочку с песком. Амедео наивно полагал, что, свернув рукопись, забрал ее с собой.
На самом же деле позабытая рассеянным автором, она осталась лежать на столике в кофейне, таким образом попав в руки следующему посетителю.
Амедео обнаружил пропажу не сразу. Согласно извечному закону подлости это произошло практически на пороге дома. Поэтому, когда престарелый Пачано открыл хозяину дверь, в лицо ему прозвучал полный горечи вопль сожаления:
- О, Мадонна!
Амедео мог бы не объяснять, что произошло, ибо каждый раз с ним случалось одно и то же.  Было ясно, что хозяин вновь что-то забыл:
- Сладчайший Иисусе, - покачал головой Пачано, выражая искреннее свое сожаление.
- Я вернусь! – предупредил Амедео, бросившись стремглав назад в кофейню. Пачано закрыл дверь.
Когда прете Амедео вернулся в кофейню, за его столиком уже сидел некий молодой господин приятной наружности. Как охотник добычу автор сразу увидел свой листок и, дабы не привлекать к себе излишнего внимания, стал крадучись продвигаться к случайному читателю. Впрочем, долго скрываться у Амедео не получилось. Во-первых из-за высокого роста, а во-вторых из-за пристального интереса, с лихвой выдававшего его. Спрашивать у читателя, что он так внимательно, время от времени посмеиваясь изучает, было бы бестактным. Ведь тот мог запросто сказать, что бумага его. Посему, любезно поздоровавшись, Амедео решил для начала спросить соизволения присесть за столик.
- Прекрасный день, - как можно более мягко начал священник, меж тем с решительной настойчивостью отодвигая стул.

Отредактировано Амедео Саличи (2011-06-22 12:53:57)

- И это только конец весны, - вздохнул священник, участливо разделяя не сетования соседа по столику. – Представьте, что будет летом!
Лето. Блики света на поверхности зеленой воды. А свет белый, яркий, слепящий глаза. В иные дни, особенно по утрам в легкой дымке, стелящейся над горизонтом, не разобрать, где вода, а где небо. Их, словно в таинстве брака, соединяют купола, над которыми кружат невидимые ангелы. Ангелы берегли сон людской всю ночь, а после будут поддерживать в повседневных делах. И где-то там далеко-далеко, любящий Бог Отец внимает простым и безыскусным молитвам о хлебе насущном, новой лодке или о благосклонности какой-нибудь девицы.
Близоруко щурясь, Амедео наблюдал за соседом. Конечно, было крайне неприлично пялиться на собеседника таким манером, но священник, обуреваемый любопытством и желанием вернуть злосчастный листок, едва ли мог сдержать эти чувства. Собеседник читал рукопись увлеченно – это означало, что написанное ему нравилось. Потайная радость затеплилась в сердце Амедео, однако заводить разговор о бумаге он пока не смел.
Подошедшая обслуга посмотрела на бывшего посетителя с явным удивлением, ведь он ушел из кофейни буквально полчаса назад, а теперь вновь оказался здесь.
- Кофе и письменный прибор? – ничтоже сумняшеся спросила улыбчивая розовощекая девица в белом накрахмаленном переднике с приколотой шелковой розой из лент.
- Благодарю, - ответил священник как можно более спокойно, - только кофе.
Сейчас Амедео со скрытой досадой понимал, что его план выудить листок незаметно провалился с треском. Можно было понадеяться, что собеседник не услышал этого вопроса, однако же, тот вовсе не выглядел дураком.

Отредактировано Амедео Саличи (2011-06-20 11:42:25)

Когда вожделенный листок исчез под полой сюртука, Амедео и вовсе опечалился. Даже не сразу услышал обращенный к нему вопрос:
- Да… - ответил как-то рассеянно, мельком взглянув на разряженного синьора с платком. Священник относился к тому типу людей, которые подчас не замечают несовершенство окружающего мира, хотя прекрасно осведомлены о нем. И затхлый запах, и крысиную возню (равно как и постоянные попытки грызунов добраться до корешков его книг), Амедео воспринимал как часть замысла, а потому не противился.
Однако крайне тяжело признать, что частью замысла было и исчезновение листка в чужих руках. Вспомнив о том, что в жизни истинно верующего человека не место унынию, а значит, необходимо тот час же действовать, он вознамерился уговорить своего визави извлечь листок обратно и отдать в руки законного владельца. Разумеется, не сразу, деликатно.
В голову пришла мысль о том, что может подумать его собеседник. Конечно же, первыми на ум приходят предположения о грехе. Следом за этим мелькнула мысль о том, что было бы менее накладно вернуться домой, написать отрывок снова, восстановить по памяти. Правда, опыт показывал, что в большинстве случаев переписанные мысли выглядели как виноградный жмых – ни вкуса, ни сока.
- Я часто пишу здесь заметки, - начал священник издалека. – Видите ли, в таких местах весьма любопытно наблюдать за людьми. А перо… оно как кисть, посредством слов рисует то, что видит глаз. Мне нравится это занятие, кроме прочего, здесь готовят отменный кофе за небольшую плату. А вы любите читать? – несмотря на то, что слова звучали легко, Саличи чувствовал себя крайне неуклюжим, ощущение усугублялось параноидальным чувством того, что всем вокруг известен его секрет. И ведь, подумать только, он ничего постыдного не совершал!

Кто же станет молчать, если речь зашла о любимом деле? Всякому приятно, когда говорят о том, что ему по душе. Амедео было приятно тоже. Сдержанно улыбаясь, священник ответил:
- Да, можно и так назвать, - в этот момент Саличи был преисполнен обычной человеческой скромности, а потому ответ его был простым и кротким. – Слова для всех одни, - заметил Амедео меж тем, - читатели тоже - паства, однако проповедь, которую дает им литератор, несколько иная, нежели в храме. Это рассказ людям о людях и их поступках. Впрочем, без явных поучительных формул, ибо каждый должен уметь находить смысл сам. Если человека с малых лет кормить одной кашей, он не научится вкусу другой пищи и будет ждать, что кто-нибудь растолкует ему суть написанных строк, - выговорив это пылко и быстро, он снова прищурился, вглядываясь в собеседника в поисках отражения понимания на его лице. Тот слушал с интересом, хотя и производил впечатление человека далекого от того, чем жил и дышал Амедео. Однако симпатии это не умаляло, поскольку у таких людей чаще всего имелась своя, порой очень острая правда жизни и пара правдивых, живых историй в запасе.  А если внимательнее посмотреть, то таковой была вся их жизнь.
- Мое имя Амедео, - сообщил священник. – Амедео Саличи. Я служу в приходе Святого Иоанна Благотворителя. Сегодня мне удалось написать несколько удачных строк к моей новой новелле, но, к сожалению, по рассеянности я остался без них, - не уточняя деталей, священник аккуратно изложил суть дела и теперь стал внимательно наблюдать за реакцией собеседника.

Отредактировано Амедео Саличи (2011-06-20 18:22:56)

- Будем знакомы, - священник проследил взглядом за движением собеседника. – Мое, - вздохнул с облегчением, взяв заветный листок. Слава Господу, содержимое  рукописи не было истолковано портным превратно.
– Благодарю, что сохранили ее. Рассеянность – моя беда. Как ни стараюсь – ничего не могу поделать, хотя борюсь с этим пороком. Видите ли, я был уверен, что взял ее, но, дойдя до дома, обнаружил, что забыл здесь. Потом же стал опасаться, что написанное будет понято неверно, поэтому, видя, как вы читаете, не решался сразу попросить. Простите мои подозрения и то, что не сказал сразу.
По правде говоря, у Саличи свалился огромный камень с души. Теперь же ему было интересно, как читатель воспринял этот набросок, а потому он так же мягко, но просто поинтересовался:
- Вам понравилось письмо Джузеппе к Бьянке? Признаться честно, я никогда ничего подобного еще не писал. Ограничивался лишь упоминаниями.
Конечно, некоторых служителей Господа обет и ряса не сдерживали – это были скорее атрибуты сладострастия, но Амедео не только искренне верил, но и строго соблюдал все  запреты. Именно поэтому чьи-либо подозрения были бы весьма болезненными для него.
Писать то, что пишет влюбленный мужчина, было нелегко, ведь для того, чтобы передать это правдиво, надобно действительно сгорать от страсти. Амедео оставалось только наблюдать за другими и представлять себе те чувства, которые были недоступны и даже запретны для него самого. Задача не из легких.

- Джузеппе растяпа, скажу я вам. У него все валится из рук, и обстоятельства складываются таким образом, что вместо желаемого внимания он получает только насмешки. Но, в самом деле, только он повинен в этом! Знаете, я ведь придумал, что герой потеряет письмо и вот теперь чуть не потерял его сам, - священник рассмеялся, затем все так же негромко, но торопливо продолжил. – Он потеряет письмо, поэтому Бьянка до срока не узнает о его чувствах, а когда придет пора объясняться, все это произойдет так нелепо, что Джузеппе будет гореть от стыда. Однако в награду за все злоключения она ответит ему взаимностью, потому что важны не только слова.
Посерьезнев, священник добавил:
- Все, что исходит от сердца – искренне. Я… представил себе, каково это любить женщину, не как мать и не как сестру. Любить так сильно, чтобы слова приходили сами. И как это – любить без слов…  - Саличи осекся и опустил глаза, как будто сказал что-то лишнее. Монашество и сан еще не означали потерю мужественности (как многим хотелось бы думать), и хоть Амедео с пятнадцати лет посвятил себя службе Богу, так и не познав ничьей ласки, он внимательно наблюдал за окружающими людьми, которые любили и ненавидели, изменяли и хранили верность, блудили или же были воздержанны, словом, показывали все свои стремления и чаяния во плоти.

В юности Амедео тоже глядел на девиц, ни к одной сильных чувств не испытывая. Когда же в Саличи начала просыпаться мужская сила, постриг вынудил его отрешиться от мыслей о плотских утехах и видеть в женщинах только добрых мирянок, что впрочем  не мешало понимать чью-либо красоту. Было бы крайне неосмотрительно с его стороны переступать запрет, а потому интерес становился причиной наблюдения, которое затем воплощалось в жизнь в творчестве.
Принесли кофе. Густой тягучий, немного сладковатый аромат кругами распространялся в жарком мареве, перебивая собой затхлый запах воды. Кофейня была похожа на большой улей, где непрерывно звучало многоголосое жужжание человеческой речи. Стрекот смешливых девиц, важное бормотание почтенных стариков, протяжная речь иностранцев с грассирующим вычурным «р».
Заметив, что собеседник проявляет интерес к остальному его творчеству, Амедео словно преобразился. Неловкость понемногу оставила его. Счастливый тем, что заполучил рукопись обратно, он продолжал беседу с видимым воодушевлением.
Сделав маленький глоток, священник ответил:
- Да, несколько новелл с различными сюжетами. О поспоривших торговцах  с Риальто. О рыбаках, молитвами прекративших шторм. О девушке без приданного, ставшей куртизанкой. О муже, который, не узнав переодетую супругу, изменил ей с ней самой. О музыканте, который мог писать музыку только в те дни, когда был голоден, - перечисляя истории, Саличи делал это спокойно, как дотошный библиотекарь, без излишней гордости и малейшего намека на заносчивость. Разумеется, он назвал всего несколько из них. На самом деле сочинений было гораздо больше и не всем, в силу слишком едкой сатиры, было суждено увидеть свет.
– Если вы захотите прочесть, я охотно поделюсь с вами. К тому же, теперь вы знаете, где меня можно найти, - отставив в сторону чашку, счастливый Амедео аккуратно спрятал листок, чтобы уже никогда не потерять его.