Дом, где предстояло не один месяц жить самому Соколицкому и его семье, князь выбирал с особым тщанием и руководствовался в решении, где селиться не столько советами местных благожелателей, коих у человека богатого всегда и всюду находится предостаточно, сколько соображениями практическими, коих было предостаточно: и чтобы место было достойным, и соседи соответствующего положения и статуса люди, и дом заметный, однако не настолько, чтобы в разговорах о русских звучали упреки в нарочито-показной кичливости, но и в скромности никто не смел упрекнуть князя Соколицкого.
Княгиня ворчала, конечно, привычно не соглашаясь с мужем в том, что хотела бы решать сама, но уступила, предпочтя оставить за собой право обустраивать дом внутри.  Первые дни ее в Венеции были посвящены обустройству на новом месте, осложнявшиеся тем, что из привычной прислуги, Соколицкий взял только троих – повара, горничную, да молодого лакея, чья плутовская рожа настолько не нравилась княгине, что она подозревала парня в причастности ко всякой пропаже в доме.  Люди были проверенные, а что языка не знали - тем более хорошо. Меньше смогут выболтать всяким любопытствующим о том, что происходит в доме, и о чем говорят хозяева за ужином. Прочую же прислугу Сокколицкий решил взять из местных, нимало не заботясь о том, как челядь будет решать проблемы взаимопонимания.
Когда Соколицкие смогли переселиться в дом из гостиницы, убраны были лишь спальни да две гостиные. Но уже на пятый день, рассматривая привезенную от краснодеревщика мебель, князь подумал, что теперь не стыдно и гостей принимать. Мебель, которую вздумалось приобрести Соколицкому предназначалась для обустройства кабинета и малой гостиной,  лишь  изящный низкий диванчик с светлой обивкой – в комнату Ады.
А тот, что стоял там прежде – массивный и старый князь велел вынести. И теперь, отыскав дочь в гостиной, намеревался позвать полюбоваться на новую вещь, да спросить, хочет ли девушка сама выбрать ткани для портьер и покрывало на кровать, или доверится вкусу матери. Сам Александр Борисович в этих вопросах слепо доверял жене, но успел заметить, что у Ады были свои предпочтения.
- Меня совершенно очаровал  внутренний двор, - сообщил он, подходя к дочери, и отмечая ее печальную бледность, - матушка твоя желает устроить там цветник и говорила о том, что намерена попросить тебя зарисовать какие-то особенно приглянувшиеся ей цветы. Мне же хочется скорее вывести вас в общество, к чему, судя по ее увлеченности домом и выражению твоего лица, у вас нет ни малейшего интереса.
Он помолчал, стоя подле дочери, и с улыбкой добавил:
- Я велел вынести  тот убогий диван из твоей комнаты и послал Гриню вместе с Лукой до местного москательщика. Не понимаю, как венецианцы могут жить в такой сырости. Ты видела плесень на шелковых обоях в гостиной, или это такой китайский узор?
Князь не привык оставлять без внимания сколь-нибудь серьезные дела, тем паче, когда речь шла о том, что было важной частью его миссии – производимом на будущих гостей впечатлении. Он собирался уже спросить дочь, не хочет ли она для развлечения сделать несколько акварелей с видами Венеции, чтобы, когда в дверях гостиной появилась горничная Дуняша.
Присев в легком поклоне, девушка дождалась вопроса:
- Что там у тебя?
И показала стопку каких-то бумаг, перевязанную алой с золотом лентой.
- Мы нашли их  под обивкой дивана, ваша светлость, - сообщила Дуняша, - Что прикажете делать? Выбросить?
- Дай сюда, - Соколицкий перехватил протянутую стопку писем и, выдернув одно, развернул, чтобы посмотреть даты.
- Нет пока. Если это принадлежит хозяину дома, то лучше передать ему, хотя…
На лице Александра Борисовича возникло лукавое выражение. Он зыркнул недовольно на горничную.
- Иди уже!
И едва за девушкой закрылась дверь, подал лист дочери.
- Письма, как я могу судить старые. Им почти два десятка лет, и если тот, кто прятал их под обивкой дивана, не удосужился забрать их, то верно не смог и вовсе не потому, что позабыл. О таком не забывают.

Отредактировано Александр Соколицкий (2012-05-02 21:30:26)

Пока Ада просматривала текст одного письма, сам князь перебирал, мешая, как попало, прочие листы, смотря на даты. Все письма принадлежали одной женщине, вероятно, подруге сердца того, кто так долго и верно хранил их. Писала она часто. Порой попадались письма с датами, разнящимися всего лишь в день.
- Полагаю, - кивнул Соколицкий словам дочери, не отрываясь от перебирания писем, - хозяин дома,  будь он владельцем этих  посланий, едва ли бы позабыл их в подобном тайнике. Ты же позаботилась, уезжая из дома, чтобы свидетельства твоих секретов не попались на глаза нашей челяди?
Он поднял взгляд на дочь, стараясь по ее реакции угадать, а есть ли те самые, упомянутые секреты. Разумеется, милую нежную Аду учили такту и деликатности и тому, что неприлично читать чужие письма. Однако на войне, князю приходилось читать и перехваченные депеши и доносы и письма, адресованные другим, когда адресат уже не мог сам сломать сургучную печать – и Соколицкий счел бы глупостью уничтожить письма прежде, чем удостоверится, что судьба не подкинула ему какой-нибудь подарок в виде полезной информации.
- И я скажу тебе Ада, - Александр Борисович добрался, наконец, до последнего письма, - эти листочки хранят историю поинтеерснее твоих романов. И финал ее, - Соколицкий прищурился, разбирая последние строчки на развернутом листе, - похоже трагичен.  Женщина обещает утопиться, если им не суждено быть вместе.  Жаль, она не подписывалась полным именем.

С минуту князь помолчал, раздумывая, а потом вздохнул.
- Вот она – жизнь, Ада, а не эта суета и все наши планы,  твоя хандра и сны княгини, - но боюсь, ты слишком юна, чтобы оценить трагедию, и неискушенна, чтобы увидеть мораль. А я намерен узнать все детали случившегося.

Зардевшаяся от смущения Адочка и не подозревала, сколь прехорошенькой была в тот миг. Соколицкий усмехнулся, отводя взгляд, чтобы не смущать боле девицу, но мысль, доселе не оформленная четко, теперь сложилась окончательно :  Ада в своей невинности, чистоте и искренности была слишком плохо подготовлена к светской жизни – ну прямо как ее мать, княгиня Анна. Не умела интриговать, смущалась не то что ухаживаний – комплиментов, была верна, но при верности не сумела остаться интересной. Старшая дочь повторяла судьбу матери – была устроена, занималась домом, но – Соколицкий принимал существующее положение вещей, как данность, вынуждена была мириться с тем, что муж ее содержал любовницу, благо – не афишировал этого, уважая жену и тестя. Сам же князь отнюдь не был образцом примернейшего семьянина. Заботливого и любящего – да, но так и не сумел изменить своей любви к свежим и пышнотелым девицам во цвете лет.  Заботился, разумеется, о соблюдении всех приличий, о том, чтобы жену не огорчали ни письма доброжелателей, ни сплетни, но не более. И не понаслышке знал, сколь изобретательны придворные красавицы, да жены московских дворян в искусстве обольщения, поддаваясь, порой,  чарам скучающих соблазнительниц, иные из которых были, в дни молодости Сокольницкого, немногим старше Ады.
Сокольницкий не исключал, что выдать дочь может и отнюдь не за молодого человека, коль  партия окажется несказанно удачной для девушки. Но одного для нее точно не хотел: чтобы  Ада расцвела и угасла в будничной суете, начиная утро с молитвенника и заканчивая день томиком пустого романа – так жила его старшая дочь, и не было в ее глазах ни озорства, ни счастья, ни лукавинки, ни тайны.
«Скучная женщина» - говаривал про таких  сам князь.
Еще лет пять назад подобные рассуждения не беспокоили его, но годы брали свое и ценности – личные, сформированные опытом, а не моралью христианских догматов, обозначались все четче и яснее. И главной ценностью было счастье – счастье, которое столь редко в жизни, как крупицы драгоценного металла в реке с золотоносным песком.
- Умный человек извлекает из чужих трагедий уроки для себя, - произнес он, - и не повторяет ошибок, искушая милость судьбы. Суета и будни не научат тебя ничему, а моралите книжных историй всегда однообразно.  Разве нет?
Он устроился в одном из кресел и теперь между ним и княжной оказался низенький столик, на который и были небрежно брошены письма – живой пример для девушки, к чему приводят  сентиментальность и неосмотрительность.
- Экий заковыристый слог, - заметил Соколицкий, вчитываясь в строчки одного, взятого наугад,  послания, - особа была определенно образована и начитана.
Зачитывать все подряд слух, князь не счел нужным – всяческие витеватые комплименты и женские страдания его не интересовали, а потому он просто озвучил по-русски главное :
- Пишет женщина. Говорит, что после встречи у церкви, не могла ничем занять себя полдня – мучилась мыслями и грезила о другом свидании, которое обещает устроить сама и известить своего друга  о времени и месте.
Князь  пропустил несколько подробностей и, с легким смешком в голосе заметил:
- И просит у своего милого друга двадцать дукатов на расходы для обустройства встречи должным образом, - помолчав, он озадаченно, с заметным пренебрежением в голосе проворчал, - и ведь получит их, чертовка,  как и медальон с портретом, о котором  говорит ниже. Помяни мое слово, Ада.
Князь глянул на дату и озвучил ее: «письмо от двадцать третьего марта»
Одно он перевел неверно, упустив, что речь шла не об организации одного свидания а поиске надежного места для встреч, для чего женщине и требовалась такая сумма.

Отредактировано Александр Соколицкий (2012-05-06 22:51:49)

«Ох княжна Соколицкая – бриллиант, тончайшей огранки, пока еще скрытый в шелках и бархате родительской заботы. Придет день и найдется для тебя достойная оправа. Расцветешь в женской своей красоте, заиграют, заискрятся грани твоих дарований, радуя того, кому вверена будет твоя рука, если сумеет он заполучить и сердце твое, и завладеть мыслями», - размышлял князь, слушая дочь. Ада говорила «правильные вещи» именно так, как следовало девушке ее положения и воспитания. Но такими холодными и нелепыми казались сейчас ее слова Соколицкому, чей взор скользил по пылающим страстью строкам очередного письма.
Удивительно было, как не сгорела бумага от того любовного жара, которым дышала каждая строчка письма. И понятно стало, что же могло заставить мужчину любить женщину, с такой искусной беззастенчивостью доверявшей бумаге свои мысли и желания.
Оторвавшись от чтения, Соколицкий взглянул на дочь, нахмурился, пытаясь вспомнить что она только что сказала.
«Ах да, что-то о морали и о просьбах женщины».
- Видишь ли Ада… Мужчинам всегда приятно радовать тех, кого они любят, однако мы заняты обычно массой других дел и редко когда можем угадать,  чего же желает душа женщины. Многим, и правда, проще исполнить просьбу, чем ломать голову над тем, что же придумать, чтобы порадовать любимую… - тут князь слукавил, добавив, - жену или дочь.
Но что-то подсказывало ему: ответил он невпопад.
- А что до морали… Она подобна платью, которое должно соответствовать времени, месту и положению носящего, однако никогда, - тонкая,  ассиметричная усмешка тронула губы князя, - не должна прирастать к человеку второй кожей.
Он отложил письмо, так и не зачитав из него ни строчки. Казалось, будет просто кощунством озвучивать все то, что должно было быть тайной… Хотя должно ли было.
Князь задумался на мгновение. Уж слишком хорош был слог писавшей, цветисты эпитеты и подробны описания переживаний. Любой, кто имел свидетельства таких чувств, был бы горд похвастаться тем, что сумел вызвать у женщины столь бурные чувства, предъявив в качестве доказательства лист послания. Оставалось только гадать – так ли было на самом деле, или же все дело было в восприятии писем самим Соколицким.
- А вот здесь, - он взял  еще одно письмо. С первых же строк было ясно, что влюбленную пару настигла беда. И то, что было бы радостью для супругов, стало несчастьем для любовников. Женщина писала о том, что слишком поздно поняла причины своих недомоганий, снова просила денег и собиралась уехать из Венеции. И сколь бы лицемерно-морализаторским ни был жест, князь подал письмо Аде, - счастье любовников заканчивается. И кто виноват в том, что грех дает свои плоды? Сладость вкушали двое, горечь достанется одной.

Отредактировано Александр Соколицкий (2012-05-20 23:47:00)

Ответ князя был жесток. Так, без зазрения совести мог ответить любой мужчина той, которую подтолкнул к греху, очаровал обещаниями, которой пресытился уже и теперь видел в ней лишь источник новых проблем.
- Какая разница?
Сентиментальные соображения в таких делах были чужды князю, и он хотел, чтобы Ада избавилась от иллюзий насчет того, как обычно заканчиваются истории любви в жизни а не на страницах нежных романов. Пусть даже девушке придется вкусить яд разочарования, но он станет предупреждением от отравления иллюзиями и надеждами в будущем.
Мог ли сказать князь дочери о такой вещи, что грех, совершаемый с должным благоразумием, здесь в мире земном, легко может остаться без должного воздаяния? Не смог. Не нашел слов.
- Подумай о том, какая участь может ждать такого ребенка, - произнес он спокойно, зная, что ответ очевиден даже для его неискушенной и невинной дочери.