Один опасный вопрос следовал за другим. Оба они неприятно кольнули Амедео, хоть священник не показал виду, сохраняя улыбку.
- Всегда надлежит поступать так, как велит долг, синьор Джакометти, - так же осторожно ответил Саличи. – Главное, чтобы его веления не расходились со здравым смыслом, и необходимость решения вопроса не причинила кому-либо вреда.
К сожалению, над каждым венецианцем довлела незримая десница Трибунала, а над теми, кто имел священнический сан, - еще и Рим. Нажить врагов в случае с обоими гигантами было так же легко, как подхватить простуду, избавиться – намного сложнее. Ситуация учила обтекаемости фраз, изяществу намеков, игре в сравнения, умалчиванию влиятельных имен. Любой, кто хотел жить без неприятностей, вынужден был становиться приспособленцем. Это учило смирению и умению время от времени подавлять тошноту. Правда застревала в горле, превращалась в тихий выдох, оставалась где-то между строк, а иной раз только в памяти.
Время от времени Саличи отчаянно корил себя за то, что чересчур осторожничает, но в то же время понимал, что неловкие движения могут привести к необратимым последствиям не только для него. Поэтому приходилось искать золотую середину и, двигаясь по жизни, приобрести навык канатоходца, чтобы ненароком не упасть.

– Мне сложно рассуждать умозрительно, синьор Джакометти, - честно признался Амедео. – К примеру, причинение вреда преступнику по велению суда – справедливое воздаяние. Кто-то считает таковым месть, когда не имеет возможности добиться правды. Делать зло во благо – звучит противоречиво, не правда ли? – священник покачал головой. – Довольно рискованно пускаться в долгие рассуждения, если не иметь перед глазами предмета, о котором надлежит судить или конкретного случая, который послужил бы нам примером. Опыт подсказывает, что весьма мало ситуаций, где можно было бы с уверенностью сказать, кто прав, а кто виноват, ибо у каждого свои причины.
Слова священника могли выглядеть прекрасным примером увиливания и этических экивоков, если бы не полная уверенность Саличи в сказанном. По долгу службы, наслушавшись самых различных, порой весьма нелепых историй, он глядел на происходящее пристально, но без рьяного осуждения. Ведь разве можно сочетать понукание с необходимостью прощать?
Прощение с осуждением виделось Амедео действом крайне притворным, потому священник старался прежде всего не врать себе, хотя в беседах с прихожанами ему иной раз приходилось быть весьма строгим и даже настойчивым.
Замечание портного об интересе вызвало у Саличи некоторое удивление. И раз уж новый знакомец задал этот вопрос, то было уместно переадресовать вопрос:
- А как думаете вы, синьор Джакометти?

Эту нехитрую похвалу Амедео принял со сдержанной улыбкой и некоторой долей стеснения. Любезность взывала к любезности. Джакометти был по-своему прав. У этого человека имелась своя обычная, нехитрая мудрость, коей жили и дышали большинство, далекая от высших идеалов и духовных материй; и Саличи не стал ему возражать, ибо мало кто в действительности подставлял вторую щеку и был столь кроток, как иной раз пытался показать.  Сам священник понимал, что в нужный момент и агнец становится львом.
- Нет, - прете с улыбкой покачал головой. – Не осужу. Порой ситуация складывается так, что человек вынужден упорно защищать свою жизнь. Никто не станет терпеть угрозы или лишения безропотно, если не беспомощен.
Амедео невольно вспомнились детские игры, которые почти всегда  избегал, и случай, когда он, тихий и отстраненный мальчишка, не раздумывая бросился в общую свалку за брата. Тогда никто не ожидал такой прыти и того, что молчаливый и добросердечный парень станет так отчаянно биться за того, кто ему дорог, не жалея ни себя, ни других. Он до сих пор испытывал смешанное чувство доказанной правоты и вины, ибо противнику досталось крепко.
В ответ на вопрос портного священник признался:
- Чувствовал. Скорее от бессилия, ибо одними наставлениями человек не бывает счастлив. Я могу дать сколько угодно напутствий, но не все они способны изменить ситуацию, понимаете, о чем я? Конечно, стараюсь делать все от меня зависящее по мере сил, но мне часто кажется, что этого недостаточно. И если я могу постараться помочь немощному или сироте, то в случае с падшей женщиной окажусь бессилен, ибо зачастую ей нигде более нет места кроме как на содержании или в публичном доме.  Потому некоторые мои увещевания будут более походить на лицемерие, нежели на искреннюю заботу о чьей-либо душе.